Все офицеры, пришедшие с Севера, были замечательными специалистами, очень грамотными. Свои знания они передавали новому поколению подводников, но все-таки было видно, что новое поколение несколько уступает им. Впрочем, когда у меня начались стычки с Кузнецовым, я убедился, что он не был таким спецом, и у меня с ним сложились напряженные отношения, даже в вопросах по его бывшей специальности. Традиции топтать подчиненного, особенно, если подчиненный понимает всю мелкость профпригодности своего начальника, к тому же предшественника по специальности. Этим Кузнецов владел в совершенстве. Он пришел к нам, в уже опытный, сплаванный экипаж и ему довольно скоро выпало с нами совершить пару боевых служб в южные широты Тихого океана. Это были его первые боевые службы в должности командира. И, конечно, в первую свою автономку он получил поддержку от штаба дивизии - в виде Ремира Ивановича Пирожкова. Старшим в тот первый поход с нами вышел в море Заместитель командира дивизии по боевой подготовке Ремир Иванович Пирожков. Это был выдающийся подводник, очень грамотный, самостоятельный и решительный. Большая удача плавать с таким человеком. Очень многому можно было у него поучиться. Сейчас я расскажу о нем, потому что мы ему все обязаны, возможно, даже жизнями. Ремир Иванович был Ленинградским мальчишкой, беспризорником, хулиганом, в детстве ему пришлось очень трудно. Как он попал на флот, мне неизвестно, но флотское воспитание его сделало выдающимся человеком. Он тоже в прошлом служил на Северном флоте. Его трудное детство или служба на подводном флоте, видимо, отразились на его здоровье. У него были проблемы с ногами и это нельзя было скрыть. На берегу - все в порядке, а на лодке - то ли от железа, то ли от подагры, то ли какой-то аллергии, у него моментально опухали ноги. Интендант приносил ему корабельные тапочки, в которых подводники находятся на лодке - кожаные с отверстиями сверху для лучшей вентиляции (прекрасное изобретение для подводников). Ремир Иванович разрезал их сверху и только такие, разрезанные, он мог надевать на свои слоновьи ноги. Недели через две ноги немного приходили в норму, и тогда он совершал регулярные обходы корабля. Но на нас, вахтенных офицеров, с первых же часов обрушилась его высокая морская культура. И началась она с вахтенного журнала. Нужно сказать, что за 12 лет службы я исписал столько же вахтенных журналов, сколько, наверно, А.С. Пушкин своих стихотворных творений. Но в моем творчесве рука Ремира Ивановича была заметнее, чем рука В.А.Жуковского в творчесве поэта. А для заметности он требовал у штурмана толстенный красный карандаш с грифелем толщиной в мой мизинец и, сидя в командирском кресле, ночью, на командирской вахте, редактировал стиль изложения событий за время плавания. На подводных лодках ватенный офицер свои записи делает после вахты, пользуясь черновиком, который ведет трюмный специалист центрального поста, что на вахте у колонок воздуха высокого давления. Воздухом в районе БС пользуются очень мало, вот трюмный журнал и ведет, записывая каждое слово команды и докладов. Сменивщись с вахты, наскоро перекусив ночной завтрак в 4 часа ночи, садится вахтенный офицер за журнал. Затем Ремир Иванович требует журнал к себе на проверку, затем он толстенным красным карандашом оттачивает нашу стилистику изложения. Затем заставляет еше раз все переписать, после чего отпускает отдыхать. После получаса отдыха играется тревога - вплытие на сеанс связи. Командир БЧ-4 спешит в радиорубку руководить приемом информации, докладывает командиру о полученной информации и, если гидроакустики не обнаружили шумов целей, препятствующих нормальному ходу событий, наконец идет отдыхать на пару часов, пока не настало рабочее утро, с учебной тревогой на перезарядку регенеративных патронов, приборку и выстреливания мусора. Ремир Иванович большое внимание уделял различным тренировкам экипажа в море, провел несколько показательных учений. С ним в море было спокойно. Чувствовалась рука уверенного профессионала. У него была удивительная любовь к кино, но к определённым кинофильмам и определенным киноартистам. Причём каждый вечер он спрашивал: “Ну, что, заместитель? Будем смотреть «Ивана Васильевича» или «Джентельменов удачи»? Иногда программа разбавлялась «Полосатым рейсом». Так, за боевую службу можно было по 30 раз посмотреть один фильм и столько же другой, хотя можно было бы выбрать и другие... Часто он их смотрел в одиночестве. Вот вскоре мы и пришли в район боевой службы, ходу-то всего чуть больше одной недели, и мы уже достигли экваториальных широт, в Филиппинском море. Для меня до сих пор остается загадкой, какими соображениями руководствовались военачальники, пославшие нас на эту боевую службу, осенью 1977 года. Уже 31 год прошел с тех пор, никого из них, наверно, уже нет в живых, но меня как специалиста до сих пор волнует этот вопрос. А суть его заключается в том, была ли это глупость принимавших решение о выборе именно нашей лодки, решалась ли судьба чьей-то карьеры, или же целью была провокация, направленная против традиционно вероятного нашего противника – США, в год и в день 60-летия Великой революции большевиков? Задача нам была поставлена – скрытно прибыть в район боевой службы – к острову Гуам. Дождаться ожидаемого выхода из бухты Апра американской стратегической подводной лодки, тоже выходящей на боевую службу, с ракетами, нацеленными на наш Союз. Далее также скрытно за ней следить и ждать заветного сигнала: в случае военной необходимости – уничтожить. Задача скрытного перехода в район БС, возможно, и была бы выполнима, если точно знать, что в данном районе Тихого океана нет береговых гидроакустических комплексов, получающих сигналы от разбросанных на дне базах гидроакустических антенн в виде донных решеток. Мне, как специалисту по гидроакустике, хорошо было известно состояние нашего гидроакустического шумового поля. Так грохотать могут только трактора в поле, в тихую безветренную погоду. Мы для этого и проходили перед боевой службой замеры шумности, и не для себя, а для стратегов, принимающих тактические решения по использованию подводных лодок. Источником шума был и корпус, излучающий шумы механизмов и насосов, а также винты наши, хотя и отремонтированные на заводе, но легко переходящие на кавитационные режимы при небольшом увеличении скорости подводного хода. Я помню, как хмурился мой коллега, инженер-гидроакустик, назначавший нашей лодке различные режимы хода для измерения шумности, когда я находился на судне ГКС-контролёре с формуляром шумности, а в салоне грохотали динамики, воспроизводящие шумы нашей подводной лодки под водой. Самое обидное, что при таких собственных шумах-помехах услышать шумы нового американского стратега даже с хорошими гидроакустическими комплексами было бы очень затруднительно. А на нашей акустике услышать их было бы просто невероятно. Я-то уж точно знаю, какие «дрова» служили в качестве глаз и ушей на вооруженной атомными торпедами подлодке. Нашей акустикой можно было бы пользоваться против наших же лодок первого атомного поколения. Интересно, что воевавшие в Великую Отечественную войну дизельные лодки были в лучшем положении по сравнению с нами. У них, при отностительно худшей гидроакустике, задачи обнаружения могли решаться более успешно, так как бесшумный подводный максимально малошумный ход давал сравнительное преимущество в дальности обнаружения по сравнению с нашим атомоходом. Поэтому я не понимаю, нз каких соображений выбор командования ТОФ или ВМФ пал на нас. Ведь в это время к нам на Камчатку уже пришли весной 1974 года подводные лодки 671 проекта К-314, К-469 и затем К-454 второго поколения, хорошо себя зарекомендовавшие. Значит, думается мне, нас просто подставили, как пушечное мясо для политической игры. Или кому-то в Политбюро нужно было поставить галочку в графе «какие меры приняты». Задача скрытного слежения была просто невыполнима. Может, они хотели проверить, даже ценой наших жизней, реакцию американцев на нашу наглую возню вблизи их стратегической базы подводных лодок, стратегического же аэродрома, на котором базировались бомбардирощики В-52 (недавно один из них именно там и разбился). Ремир Иванович и командир как раз и видели в перископ их аэродром, самолеты, фарватер входа в базу. И получилось то, чего мы так все опасались - нас обнаружили противолодочные базовые патрульные самолеты Локхид Р-3 «Орион». Очень скоро они нас обнаружили. А американская лодка из базы все не выходила. Вот тут и началась наша «холодная война». Мы не могли покинуть этот нарезанный маленький район. Погрузились поглубже, заметались в пределах маленького прямоугольника. Всплываем, приказано готовить передатчик для передачи радио, а над нами – «Орион». Его Пирожков в перископ видит, затем командир. Мне не подойти к перископу, не до вахтенного офицера. Срочное погружение. Радио передать не можем. Проходит час. Маневрируем, всплываем – «Орион». Ныряем на глубину. Так, в таком режиме продолжается полдня или ночи, - нам под водой уже все равно. Наверно, подошло время выхода из базы ПЛАРБ. Пришли фрегаты, корабли охранения, послышались сигналы их гидролокаторов AN/SQS-23. В том, что они нас засекли и точно знали наше место, можно было не сомневаться. Их зловещие пронзительные реверберирующие сигналы пронизывали прочный корпус. Их могли слышать даже турбинисты, акустика для этого была не нужна. Всплыть и передать радио мы не можем. Выполнить задачу тоже. Так прошло еще пару часов. Ремир Иванович приказал отскочить подальше, всплыли в дальнем углу квадрата. Подняли перископ, убедились, что за нами надежно следят супостаты. Срочное погружение на глубину порядка 200 метров. Обе турбины самый полный ход. У нас он был 29.5 узлов. Курс – в океан, подальше от этой базы. Так решил Пирожков. И так он нас спас. Прошло пару смен вахт, когда мы прекратили наш подводный полёт. Всплыли. Над нами никого нет, ни гидролокаторов, ни самолетов. Тишина. Мы передали, наконец, радио. Погрузились. Как прошел праздник 7 ноября 1977 года, 60 лет Советской власти, я уже не помню. Мы были уже поздравлены тем и вознаграждены, что остались живы. Хочу напомнить – это был пик «холодной войны». Напряжение чувствовалось везде, даже под водой. За то, что все так благополучно закончилось, нужно благодарить три стороны: Господа Бога, Ремира Ивановича и американское командование. Я убедился, что в мирное время не надо ожидать от США ни тайной, ни явной подлости! Даже на пике напряженности! Даже когда бы о нашей гибели никто бы и не узнал – ведь радио мы передать не могли. Это вам не советские привычки. Чуть что, и южнокорейский пассажирский самолет – уничтожить! Или чей-либо еще. Теперь меня трудно убедить в агрессивности американской бестии. Не станут они первыми топить и уничтожать, даже без боязни ответных мер. Очень мне жаль Пирожкова Ремира Ивановича. Он, уже в должности начальника штаба 4 Флотилии подводных лодок Тихоокеанского флота, в феврале 1981г. оказался на том самом злополучном самолете ТУ-104 адмирала Эмиля Спиридонова, командующего ТОФ, что разбился при взлете под Москвой. Самолет возвращался во Владивосток после совещания в ГШ ВМФ. Погибла с ними и дочка бывшего моего флагмана по связи 26 дивизии, начальника связи ТОФ Морева. Людей этих я хорошо знал. Такова философия жизни. Э. Спиридонов посылал нас в ту автономку испытать судьбу. Пирожков от судьбы в тот раз ушел. А на этот раз она достала их обоих. В ту боевую службу Ю.Г. Кузнецов ничем особенным себя не проявил. Начал входить во вкус раздачи подарков матросам – расписное одноразовое белье подводника (штурман Неёлов рисовал красиво), торты или пироги, свежеприготовленные на камбузе. Подарки подводникам дарились в дни рождения или за заслуги в деле рационализаторских предложений. Очень похоже было на брежневские церемонии одаривания приближенной братии. Следует отметить, что матросы, пришедшие с нами из Приморья и участвовавшие в заводском ремонте, были хорошо продвинуты в вопросах ремонта материальной части, и творческий зуд ремонта или рационализации их не оставлял. Я помню, Костя Герасимов был настроен очень отрицательно к предложениям, относящимся к системам или механизмам его дивизиона движения, и всегда отвергал их с порога. Главное, чтобы эти рационализации не поставили под угрозу безопасность корабля. Во времена Кузнецова у меня тоже были две оказии проявить свои рационализаторские и ремонтные способности. Техника сама заставляла лечить ее, так же, как и больные выбирали Асика Владимировича Сапожникова. Удача сама утверждала его как настоящего подводника – специалиста. Отличие у нас было только в том, что в случае неудачи он рисковал только своей собственной карьерой и жизнью больного. А мне приходилось рисковать своею жизнью и жизнью своих подчиненных при «лечении» материальной части. Но вот оценка результатов успехов его и моих со стороны командования были совершенно разными. Как писал в своих воспоминаниях А.П.Софронов, доктор получил возможность дальнейшей учебы в Военно-медицинской академии и совершенствования, а о наших скромных заслугах история предпочла умолчать. А дело было так. Я проводил на нашей гидроакустике очередные профилактические работы. Я по узкой своей специальности инженер по гидроакустике, и тогда она меня занимала, хотя, конечно, хотелось мне заниматься новыми комплексами или проектными разработками. Получил в лаборатории генератор шума, погрузил его в воду, прибор - измеритель акустического давления, измеритель уровня подключил. И заметил, что акустическая антенна ГАС МГ-200 не развивает необходимого уровня напряжения. Мы замерили сопротивление изоляции кабелей на коробке, что в рубке гидроакустике, и убедились, что оно близко к нулю. Нашли коробку коммутации кабеля ввода в первом отсеке, что идёт от гидрофона, и убедились, что либо он неисправен, либо кабель, по-видимому, затек. А это означало, что нужно идти в ДОК – менять преобразователь в выгородке антенны МГ-200, протягивать через сальниковые уплотнители кабели в первый отсек и .т.д. – опять же проверять прочный корпус после этой операции на герметичность... В общем, непочатый край дорогостоящей работы. Мы обсуждили эту проблему со старшиной команды акустиков мичманом Б.М. Шпиром и я сделал предположение, что могла затечь сама антенна, а кабели вряд ли – ведь они сделаны из сплошного прорезиненного монолита. Возникла идея попытаться самим отремонтировать её, своими силами, если получится. Тогда я доложил командиру свои соображения, он согласился попробовать. Соображения состояли в том, чтобы мне проникнуть через шахту в выгородку антенны МГ-200 на плаву, без докования, откачав из нее воду помпой, что в первом отсеке. Опыт заводской уже был, я, помню, видел, как рабочие спускались туда при монтажных работах, но это было на стапеле... Предварительно я сходил на судно-плавзавод польской постройки за электро-вулканизатором. Там я познакомился с Анатолием Половинкой, инженером-радиоэлектроником, выпускником нашего училища. Посоветовался с ним. Мы с ним обсудили вулканизаторы для кабелей, которые он помог мне найти на плавзаводе. Оказалось, что нам предлагались два вида – 220в и 36в. Преимущество первого состояло в том, что он хорошо грел и быстро нагревался, а второй был практически безопасный, но возникали сомнения, выдержит ли потом срощенный кабель забортное давление, если он не такой мощный и долгогреющий. Я его внимательно осмотрел, состояние его изоляции, получил наставления, как им пользоваться. Получил в дополнение молотковый паяльник, тоже на 220в. Еще мне Анатолий сказал, что всегда хотел служить на подводной лодке, а тут на завод попал, работа не шаткая, не валкая, но ему здесь скучно - изредка выходит в море на плавбазе. Я ему посочувствовал, посоветовал писать рапорт и мы распрощались. И вот на мостик был выставлен вахтенный офицер, лодке создали дифферент на корму, поддули носовую группу цистерн главного балласта, приняли воду в кормовые ЦГБ, откачали выгородку антенны МГ-200. Владимир Илларионович Грязев лично руководил этой операцией. Вход в шахту осуществляется через обтекатель антенны ГАС МГ-10м, и в нормальном состоянии лодки входной люк в шахту МГ-200 находится под водой. А при небольшом дифференте на корму и осушенной выгородке он лишь слегка всплывает над поверхностью моря. Я прекрасно сознавал, что может произойти, если вдруг пойдет сильная волна или к пирсу вдруг подойдет буксир, гоня волну: в шахту и ГА выгородку с десятиметровой высоты обрушится столб воды и, в лучшем случае, мы промокнем, а в худшем... в общем, как повезет. Я попросил Виталия Смольянова, помощника командира, смотреть внимательно, отогнать буксир, предупредить, если что... Мы переоделись в несколько слоев хлопчатобумажных костюмов. Костюмы химзащиты нельзя было использовать, так как в шахту мы не смогли бы в них протиснуться. Полезли мы в шахту втроем, кроме меня, еще старшина команды мичман Шпир и его верный помощник мичман Бартеньев, с трудом протискиваясь вниз, перебирая в пустоте ногами, ступая на осклизлые ребра жесткости и цепляясь брезентовыми рукавицами за те, что над головой. Вообще вся поверхность шахты представляла собой скользкое, покрытое наросшей морской травой, дурно пахнущее планктоном, сдохшим давно, еще в Филиппинском море, сооружение в виде сплюснутого цилиндра, ведущего в преисподнюю на глубину 10метров! На её ребрах нашли себе приют представители флоры и фауны нескольких морей Тихого океана. В ТТХ подводной лодки можно добавить, что выгородка МГ-200, являясь самой выступающей снизу деталью легкого корпуса, выделялась еще на два метра относительно всего корпуса, добавляя на эти два метра длину пути в необитаемый и смрадный мир обтекателя. Мы протащили с собой провода для паяльника, вулканизатора, переноски для лампы освещения на 36 в, из которых лишь последняя представляла собой средство, соответствующее требованиям технике безопсности. Затащили вниз еще пилу-ножовку и мегометр для прозвона сопротивления изоляции. Разрезали кабель и, как я и предполагал, затекла сама антенна, а кабели не дали воде проникнуть внутрь. Нам спустили новую антенну на веревке. Мы ее прикрутили к поворотному рефлектору, зачистили и запаяли восемь кабелей – антенна четырехсекционная. И, наконец, завулканизировали весь этот «октопус» - осьминог. Все обошлось благополучно, даже не убило током никого, хотя при таком надежном, сыром заземлении планеты Земля нам мало тока не показалось бы. После заполнения выгородки водой немедленно бросились замерять сопротивление изоляции. И, к нашей радости, вулканизированная резина выдержала и сразу, и все последующие погружения. Так прошло несколько лет. И когда в очередной раз сопротивление изоляции антенны упало опять до нуля, у меня перед глазами проплыла та же картина работы, которую предстояло повторно опять проделать! Настроение упало резко. И любовь к гидроакустике несколько угасла. Пришлось и на этот раз лезть в шахту, опять промокать, но более уже не рисковал – вулканизировали вулканизатором на 36 вольт. К моему удивлению, и он тоже хорошо сработал! Так мы много тысяч рублей сэкономили флоту и стране, правда, нас за это и не наказали! И на том спасибо – не доктора мы, а рисковали только лишь своими жизнями. Докторов удача вообще сама находит. Нашла она его и на второй боевой службе, с Кузнецовым. Во вторую свою боевую службу мы отправились в южные районы Тихого океана через год или два, на это раз одни, без поддержки представителей штаба. Но на этот раз мы взяли на борт пасажиром особенно въедливого КГБешника, наверно, карьериста. Партийно-КаГеБический контроль за единоначалием командира быстро распространился на всех членов экипажа в застойную эпоху Генсека. Кузнецов это спинным мозгом почувствовал и начал фарисействовать. Говорил по «Каштану» только лозунгами и только правильные слова. Замполит Анатолий Егорович Чаплыгин развернул своё соцсоревнование. Оно представлялось в виде огромного ватманского листа бумаги, разлинованного на всех членов экпажа, не включая командира, старпома, замполита и КГБушника, а также кока - видимо, у них было своё, отдельное соцсоревнование. Разлиновывать ватман на все 50 дней автономного плавания и на всех членов экипажа их учили в Военно-политической академии им. Ленина. Был разгар брежневской эпохи застоя. Самый пик партийного маразма. Зам, отстояв свою непрерывную двадцатичетырехчасовую вахту, лёжа в каюте ничком, имел странную особенность просыпаться ровно в пять утра. В это же время я, сменившись с вахты «собака», что с 00 до 4 ночи, позавтракав и заполнив чистовой вахтенный журнал, ложился спать, удовлетворенный тем, что и фильм за переборкой в кают- компании не грохочет, и воздух в отсеке уже немного восстановился, понизив содержание СО-2 после радостного гоготания на традиционных «Джентельменах удачи». Я засыпал, зам подкрадывался, раскрывал двери каюты и, толкая меня, шипел громким шепотом, чтоб не разбудить других сотоварищей по каюте: «Ефим Моисеевич, вы не заполнили таблицу соцсоревнования за смену!». Я это постоянно упускал в своей боевой службе. Ведь я был уже опытный подводник и лишь одно принял на себя обязательство: что лодка никогда не утонет во время моей вахты! За безопасность 33% подводного хода я полностью отвечаю. Что касается остальных 66 %, то я могу только надеяться, что и другие смены не подведут. Я, помню, плохо спал в каюте после вахты, слышал чьи-то голоса за стенкой каюты, в отсеке что-то происходило, и все это было без меня, без моего участия, я не мог на что повлиять, это меня тревожило. Но нужно было спать... Иначе голова переставала работать правильно. Удивительно, что в училище я никогда не представлял себя в роли вахтенного офицера, а был увлечен сугубо специальностью, но на лодке я только на вахте чувствовал себя уверенно, безопасно: все под моим контролем. У меня вахтенный инженер-механик был постоянный, Костя Герасимов, с ним мне было особенно спокойно. Мы все мои двенадцать лет вахту в одной смене несли. Анатолию Егоровичу я сквозь первый сон бормотал что-то вроде: «Если я не высплюсь, уважаемый Анатолий Егорович, я не смогу вовремя среагировать и не сумею предотвратить аварийную ситуацию, мы можем утонуть вместе с Вами и с Вашим ватманом соцсоренования!» На что он, конечно, все поняв, повторял: «Ефим Моисеевич, вы не заполнили таблицу соцсоревнования за смену!». И, стервец, все-таки лишал меня сна. Я плелся два шага за стенку каюты и с закрытыми глазами вписывал одну из двух цифр оценок сверху вниз, не глядя на фамилии, строго чередуя 4 и 5 против каждой, стараясь сквозь прикрытые веки угодить в клетку. Да и какой был смысл в других оценках! Свою вахту я ведь видел только на разводе, в 4-м отсеке. А как они за мою смену в своих отсеках служили, это мне не ведомо, я из центрального поста по лодке не гулял! Ничего ведь не случилось, значит, хорошо или отлично. В этот замовский ватман никто из моряков не заглядывал. Для этого нужно было как минимум во второй отсек пройти. Он был необходим лишь ему самому. Зам его предъявлял как отчет о проделанной им работе за боевую службу. Жаль мне недоспанных часов! Зато в эту автономку Кузнецов оттянулся! Он приходил на свою командирскую вахту с двумя журналами, с помощью которых он фарисействовал и чернокнижничал. Один из них - «Политическое самообразование», а другой - «Коммунист вооруженных сил». Вы можете себе вообразить человека в добром здравии и твердой памяти, добровольно читающихего такие журналы? А на боевой службе? Вот и я не могу. Каким бы бездарным командиром Юрий Георгиевич ни слыл, но глупым же он не был! А он и не был – это была его гениально изобретенная маскировка! На лодке ведь два односменщика следят за его психоморальным состоянием - замкомандира и опер КГБ! А вдруг они проснутся в неурочный час и пойдут на разминку из восьмого отсека во второй и наоборот? А тут – сам командир на вахте, и спит! Да не просто спит, а накрывшись самой безвредной импотентной литературой издания Главпура! Вот и полная индульгенция вышла! Конечно, если бы он лицо прикрывал художественной книгой, то опер мог бы доложить, что ночью на вахте он командира бодрым не видел! Спал он постоянно, не таясь, на каких-то ящиках и ватниках за ТАСом, возле колонки ВВД. Мы с Костей уже даже и не посмеивались, наоборот, ждали, когда он привычно накроется «Коммунистом» и захрапит. Так спокойнее.